|
Глава 1
О, если б слова мои могли дойти до тебя, труженник и страдалец земли русской, - до тебя, которого та Русь, Русь лакеев и швейцаров, презирает.
Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подъячего, боишься их – и совершенно прав; но веришь ещё в царя и в архирея… не верь им. Царь с ними и они его.
Это не твои пастыри; под платьями, которые ты привык уважать по преданию, скрыты клевреты враждебного правительства, такие же генералы, такие же помещики; их зачерствелое, постное сердце не болеет о тебе.
Твои пастыри – тёмные, как ты, бедные, как ты; они говорят твоим языком, верят твоим упованьям и плачут твоими слезами.
Тела твоих святителей не сделают сорока восьми чудес, молитва к ним не вылечит от зубной боли; но живая память об них может совершить одно чудо – твоё освобождение.
/По публикации «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ» Герцена А.И./
Чего мы хотим? Пусть каждый из тех, которые считают себя людьми мыслящими, людьми с убеждением и сознательными стремлениями, пусть каждый из них задаст себе этот вопрос и серьёзно потрудится над его разрешением. Дело стоит того, чтобы заняться им, потому что без сознания цели невозможно избрать правильного пути к ней и верных средств к её достижению.
Подумайте и дайте себе полный отчёт в своих требованиях, составьте себе верную и живую картину идеальной республики, к которой вы стремитесь, всмотритесь в неё, сообразите все обстоятельства, которые могут произойти при том, и скажите, будете ли вы вполне довольны тем идеальным устройством, которое образуется в голове вашей. Если найдёте такое устройство, объясните нам его, и мы будем знать, чего нам хотеть, к чему стремиться.
Блестит уже новый день, грядущие поколения ожидает не принуждённый труд без вознаграждения (или с вознаграждением, устанавливаемым людьми мало знающими труд), а свободная, живая деятельность, полная радостных надежд на собрание плодов, на неотъемлемую, собственную жатву того, что посеяно. Скорее же прочь все остатки отживших своё время предрассудков! Своекорыстные расчёты и привычная лень должны умолкнуть пред величием общего начинания ко благу человечества.
Патриотизм живой, деятельный именно и отличается тем, что он исключает всякую международную вражду, и человек, одушевлённый таким патриотизмом, готов трудиться для всего человечества, если только может быть ему полезен.
В глазах истинно образованного человека нет аристократов и демократов, нет бояр и смердов, браминов и парий, а есть только люди трудящиеся и дармоеды. Уничтожение дармоедов и возвеличивание труда – вот постоянная тенденция истории.
Жизнь тунеядца презренна, только труд даёт право на наслаждение жизнью.
Роскошь, с точки зрения эксплуатации меньшинством большинства, составляет действительно одно из главных проявлений общественной безнравственности, но только вовсе не потому, что она разнеживает, расслабляет человека, отводит его мысли от возвышенных идей к материальным наслаждениям. Вовсе нет, - она есть признак социальной безнравственности потому, что указывает на то печальное положение общества, при котором кровь и пот многих тружеников должны тратиться для содержания одного дармоеда.
Труд, по Оуэну, сам в себе заключает много привлекательности, а жизнь на чужой счёт тяжела и отвратительна для всякого человека. Он считал нелепостями условия, которыми определялась жизнь человеческая; но он сам был нелеп, воображая, что эти освящённые веками нелепости можно разрушить экспромтом.
Материальное (хотя бы относительно) довольство, полное (хотя бы мнимое) признание всех нравственных прав человека успокаивает его несравненно более, нежели все глубокомысленные внушения о кротости и благодушном терпении.
И неформулированное страдание – всё-таки страдание. Пусть оно таится, пусть не принимает определённого выражения, это не должно обманывать нас: есть предел, за которым оно может ярко обозначиться, и тогда без всяких книг, без всяких отвлечённых соображений, не говоря никаких фраз, не принимая особого имени, оно проявится на самом деле. Все наши начинания, все претензии на нововведения и реформы в общественной деятельности бывают так жалки, мизерны и даже почти непристойны в сравнении с тем, что совершает сам народ и что можно назвать действительно народным делом.
Стало быть, теперь вся история только в том, что актёры переменились; а пьеса разыгрывается всё та же. Пролетарий понимает своё положение гораздо лучше, нежели многие прекраснодушные учёные, надеющиеся на великодушие старших братьев в отношении к меньшим.
С развитием просвещения в эксплуатирующих классах (пусть даже и во всех сословиях) только форма эксплуатации меняется и делается более ловкой и утончённою; но сущность всё-таки остаётся та же, пока остаётся по-прежнему возможность эксплуатации.
Между грубым произволом и просвещённым капиталом, несмотря на их видимый разлад, существует тайный союз, они делают друг другу разные уступки, щадят друг друга и прощают мелкие оскорбления, имея в виду одно: общими усилиями противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав.
Я не имею права на стеснение чужой личности, так как никто не имеет права стеснять меня самого. Живя своим трудом, я не буду иметь надобности отнимать чужое и вместе с тем, имея материальное обеспечение, буду иметь средства постоянно сохранять свою собственную независимость.
Если я должен работать для своего обеспечения, потому что не могу и не должен воспользоватся плодами трудов моего соседа, то, очевидно, что и сосед должен иметь в виду то же самое соображение. Он должен работать для себя, и я никак не хочу и не считаю справедливым отдавать ему то, что я заработал. /По публикации Добролюбова Н.А./
Глава 2
Как самые хорошие вещи имеют свою дурную сторону, так и самые дурные вещи свою хорошую.
Многие отвергают возможность успешного общинного производства: тут-де человек всегда будет лениться, потому что не вся выгода от его труда достаётся ему, и притом ему достаётся часть выгоды от чужого труда. Ещё труднее допустить возможность общинного потребления. Мало тут условий, достаточных для успешности общинного производства, мало доверия к взаимной честности, мало и нравственного убеждения в выгодности дела; тут нужны другие пружины, чтобы я захотел жить не так, как лично мне приходит фантазия жить, а как требует жить разум и экономический расчёт, чтобы я захотел отказаться от многих своих прихотей. Нужно обеспеченное достояние, средства к труду, независимо ни от кого и ни от чего в мире.
Человек, зависимый в материальных средствах существования, не может быть независимым человеком на деле, хотя бы по букве закона и провозглашалась его независимость.
Люди, желающие реформ и свободы, знайте, что достигнуть ваших целей, победить реакцию и обскурантизм вы можете, только усвоив себе стремления массы ваших бедных тёмных соотечественников.
Перемена должна состоять в том, чтобы сам работник был и хозяином. Только тогда энергия производства поднимется в такой же мере, как уничтожением невольничества поднимается чувство личного достоинства.
Трудом создаётся всякая ценность. Труд есть единственный виновник всякого производства. Если так, то труд должен быть единственным владельцем производимых ценностей.
Потребности человека разделяются на необходимые и прихотливые. Список первых существенных потребностей человека не очень длинен: довольно просторное и опрятное жилище, хорошее отопление, тёплая одежда и пища, которая бы своим питательным достоинством равнялась пшенице и мясу. Пока все члены общества не имеют удовлетворения этим первым потребностям, труд на удовлетворение более изысканных и менее важных для здоровья, употребляется нерасчётливо, убыточно, непроизводительно.
Мерилом производства для трудящегося служат надобности его собственного потребления. Если бы труд в один день доставлял бы ему всё, что нужно для потребления в целую неделю, он стал бы трудиться только один день в неделю. А мерилом производства для капиталиста служит только размер сбыта.
Форма, находимая для производства теорией трудящихся, есть товарищество.
- Всё должно принадлежать труду.
- Непроизводителен никакой труд, кроме того, который даёт продукты, нужные для удовлетворения потребностей общества, согласных с расчётливою экономиею.
- Свобода труда и самостоятельность трудящегося.
Общество уже имеет известное устройство; это устройство, конечно, для кого-нибудь и выгодно; те люди, кому оно выгодно, конечно, имеют господствующее положение в обществе; они обязаны этим господством характеру существующего порядка, господство для них выгодно; изменение прежнего устройства непременно повредит тому, что они считают за свою выгоду.
Первые проявления новых общественных стремлений всегда имеют характер энтузиазма, мечтательности, так что более походят на поэзию, чем на серьёзную науку.
Но энтузиасты прогресса ошибаются в одном: в том, что цель будет достигнута их путём, но они правы, не сомневаясь в том, что она будет достигнута. Таков общий вид истории: ускоренное движение и вследствие его застой и во время застоя возрождение неудобств, но с тем вместе и укрепление сил для нового движения, и за новым движением новый застой и потом опять движение и такая очередь до бесконечности.
Великая французская революция XVIII века не исполнила всех надежд, ею возбуждавшихся; не уничтожила бедности народа, дав ему политические права.
Никакой род труда не заключает сам в себе ничего неприятного, при отстранении внешней неблагоприятной для труда обстановки.
Вредное действие разделения труда на экономический быт и на самый организм рабочего сословия при нынешнем порядке дел не подлежит сомнению. Но с тем вместе остаётся столь же несомненным, что для человеческого благосостояния нужно усиление производства, а возрастание производства требует разделения труда. Мы имеем две формулы, соединение которых даёт тот вывод: элемент, развитие которого необходимо для благосостояния, гибелен для массы людей своим развитием.
Нужно, чтобы вознаграждение за труд заключалось в самом продукте труда, а не в какой-нибудь плате, потому что никакая плата не будет тут достаточно вознаграждать за добросовестный труд, а различить добросовестный труд от недобросовестного становится всё менее и менее возможным кому бы то ни было, кроме самого трудящегося.
Благосостояние общества уменьшается существованием невежественных, безнравственных или ленивых людей в обществе. Для устранения этих злокачеств два способа: забота о надлежащем воспитании каждого человека, и обеспечение человека от нужды. Достаточны или недостаточны средства известного общества для полного достижения таких целей, об этом каждый может думать, как ему угодно.
/По публикации Чернышевского Н.Г. (1828-1889)/
Глава 3
Мещанство – идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна… Работник всех стран – будущий мещанин… Может какой-нибудь кризис и
спасёт… Но откуда он придёт, как, и вынесет ли его старое тело или нет? Этого я не знаю.
В 1792 году республика явилась на горизонте светлою и торжественной вестью освобождения, как некогда царство небесное. Разумеется, ни царство
небесное, ни мечтаемая республика не могли осуществиться так, как их ожидали современники, - в самом водворении церкви и ниспровержении трона лежало
освобождение людей от доли прошедших уз; но скоро люди наткнулись на предел.
Будь пролетарий побогаче, он и не подумал бы о коммунизме. Мещане сыты, их собственность защищена, они и оставили свои попечения о свободе, о
независимости; напротив, они хотят сильной власти, они улыбаются, когда им с негодованием говорят, что такой-то журнал схвачен, что того-то ведут за мнение
в тюрьму. Всё это бесит, сердит небольшую кучку эксцентрических людей, другие равнодушно идут мимо, они заняты, они торгуют, они семейные люди.
Борьба – действительное рождение на свет общественных идей, она их делает живыми из абстракции, учреждениями из теоретических мыслей; готовы и
выработаны являются только Утопия Томаса Мора, царство небесное и т.д.
Грядущий переворот дотронется не до форм, а до сущности, до нервной пульпы гражданских обществ. Коммунизм пронесётся бурно, страшно, кроваво,
несправедливо, быстро. Массам не жаль цивилизации, которая не дала им ничего, кроме слёз, нужды, невежества, унижения. Существующее не так прочно, как
кажется. В идее теперь уже кончена эксплуатация человека человеком. Кончена потому, что никто не считает это отношение справедливым! Человек серьёзно
делает что-нибудь только тогда, когда делает для себя. Так буржуазия представляет собой дерзкую нападку на прошлое с желанием унаследовать его власть.
Результат же раздробления собственности мерзок; мелкий собственник – худший буржуа из всех. Такова перспектива мирного, органического переворота.
Социализм соответствует назарейскому (христианскому) учению в Римской империи. Если продолжить сравнение, то будущность социализма незавидная,
он останется вечным упованием. Но по дороге он разовьёт блестящий период истории под своим благословением. Евангелие не осуществилось, да это и не нужно
было; а осуществились средние века, века восстановления, века революции, но христианство проникло во все эти явления, участвовало во всём, напутствовало.
Исполнение социализма представляет также неожиданное сочетание отвлечённого учения с существующими фактами. Новое, возникающее из борьбы утопий и
консерватизма, входит в жизнь не так, как его ожидала та или другая сторона; оно составлено из воспоминаний и надежд, из существующего и водворяемого, из
преданий и возникновений, из верований и знаний. Идеалы никогда не осуществляются так, как они носятся в нашем уме.
Объясните мне, пожалуйста, отчего верить в бога смешно, а в человечество не смешно; верить в царство небесное – глупо, а верить в земные
утопии – умно? Отбросив положительную религию, мы остались при всех религиозных привычках и, утратив рай на небе, верим в пришествие рая земного и хвастаем
этим. Вера в будущее за гробом дала столько силы мученикам первых веков; но ведь такая же вера поддерживала и мучеников революции; те и другие весело несли
голову на плаху, потому что у них была непреложная вера в успех их идеи, в торжество христианства, в торжество республики. Вера – великое начало движения,
развития, страсти в истории, но вера в душе людской – или частный факт, или эпидемия.
Как аристократия, выродившаяся до болезненных кретинов, измельчавшая Европа изживёт свою бедную жизнь в сумерках тупоумия, в вялых чувствах
без убеждений, без изящных искусств, без мощной поэзии. Слабые, хилые, глупые поколения протянутся как-нибудь до взрыва, до той или другой лавы, которая их
покроет каменным покрывалом и предаст забвению – летописей.
А там?
А там настанет весна, молодая жизнь закипит на их гробовой доске, варварство младенчества, полное неустроенных, но здоровых сил, заменит старческое
варварство; дикая, свежая мощь распахнётся в молодой груди юных народов, и начнётся новый круг событий и третий том всеобщей истории.
Тон его будет принадлежать социальным идеям. Социализм разовьётся во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова
вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнётся смертная борьба, в которой социализм займёт место нынешнего
консерватизма и будет побеждён грядущею, неизвестною нам революцией…
Медленность, сбивчивость исторического хода нас бесит и душит, она нам невыносима, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и
торопят других. Хорошо ли это или нет? В этом весь вопрос. По словам Бакунина: «Страсть разрушения есть творческая страсть».
Восстание парижских пролетариев в 1848 году. Что было бы если б победа стала на сторону баррикад? Ни одной построяющей, органической мысли мы
не находим в заветах грозных бойцов высказавших всё, что у них было за душой, а экономические промахи не косвенно, как политические, а прямо и глубже ведут
к разорению, к застою, к голодной смерти.
Ясно видим мы, что дальше дела не могут идти так, как шли, что конец исключительному царству капитала и безусловному праву собственности так
же пришёл, как некогда пришёл конец царству феодальному и аристократическому. Необходимо, чтобы опасность неотвратимого грядущего была так же очевидна для
собственника-скряги, как возможность спасения путём признания неизбежности этого грядущего. Формы, сдерживающие людей в полунасильственных и в
полудобровольных оковах, в конце концов, не вынесут напора логики и развития общественного пониманья.
Пора и с глупостью считаться как с громадной силой. Отрицание собственности – само по себе бессмыслица. Неужели цивилизация кнутом,
освобождение гильотиной составляет вечную необходимость всякого шага вперёд? Я не верю в прежние революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и
настоящем, для того чтоб знать, как идти с ним в ногу, не отставая и не забегая в такую даль, в которой люди не пойдут за мной – не могут идти. Нельзя
людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар
излишней свободы.
Гегель в самом рабстве находил шаг к свободе. То же дoлжно сказать о государстве: и оно, как рабство, идёт к самоуничтожению, и его нельзя
сбросить с себя, как грязное рубище до известного возраста.
Я не верю в серьёзность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, - проповедь неустанная,
ежеминутная, - проповедь равно обращённая к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Нужны нам апостолы, проповедующие не только своим, но и
противникам. Довольно христианство и исламизм наломали древнего мира, довольно Французская революция наказнила статуй, картин, памятников. /По публикации
Герцена А.И. (1812-1870)/
Глава 4
Общественное Я предполагает сознание, а сознательное Я не может ни двигаться, ни действовать, не считая себя свободным, т.е. обладающим в известных границах способностью делать что-либо или не делать. Без этой веры личность растворяется и гибнет.
Как только человек выходит путём исторической жизни из животного сна, он стремится всё больше и больше вступить во владение собою. Социальная идея, нравственная идея существует лишь при условии личной автономии. Поэтому всякое историческое движение является не чем иным, как постоянным освобождением от одного рабства после другого, от одного авторитета после другого, пока оно не придёт к самому полному соответствию разума и деятельности, - соответствию, при котором человек чувствует себя свободным.
Социальная личность – это обладающий сознанием звук, который раздаётся не только для других, но и для себя самого.
Человек во все времена ищет своей автономии, своей свободы и, увлекаемый необходимостью, хочет делать лишь то, что ему хочется; он не хочет быть ни пассивным могильщиком прошлого, ни бессознательным акушером будущего, и он рассматривает историю, как своё свободное и необходимое дело. Нравственная свобода является реальностью психологической.
Если бы я не боялся старого философского языка, я повторил бы, что история является не чем иным, как развитием свободы в необходимости.
Человеку необходимо осознавать себя свободным.
Как же выйти из этого круга?
Дело не в том, чтоб из него выйти, дело в том, чтоб его понять.
/По публикации «Письмо о свободе воли» Герцена А.И./
История так же, как и познание не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное
общество, совершенное «государство», это – вещи которые могут существовать только в фантазии. Каждая ступень развития человеческого общества от низшего к
высшему, необходима, имеет своё оправдание для того времени и для тех условий, которым она обязана своим происхождением. Но она становится непрочной и
лишается своего оправдания перед лицом новых, более высоких условий, постепенно развивающихся в её собственных недрах. Она вынуждена уступить место более
высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет. Эта диалектическая философия разрушает все представления об окончательной
абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояниях человечества. Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного,
безусловного, святого. /Энгельс Ф./
|
